Тихий Океан - Страница 17

Утром, Мама ушла рано, Я ещё спал, и что она мне там сквозь сон говорила, для меня тоже было не многозначно, сон всегда дороже в таких бытовых ситуациях. Собираясь гулять, Я нашёл прямо у порога несколько купюр, наверное, сброшенные с тумбочки ветром, и уже по привычке сунул себе в карман, как найденные на улице.

Ну, зачем она вспомнила о тех деньгах? Зачем задала этот вопрос? Ведь было бы для всех лучше, если бы его не слышали эти стены.

- Так ты их случайно не видел? – повторила Мама.

Я резво замотал головой, как то на автомате, не раздумывая. На самом деле, возможно, это был первый раз, когда Я соврал ей, не в её благо. Так как Я был молчун, наше общение всегда сводилось к минимуму, так что в принципе это не очень то и удивительно, что впервые серьёзно соврал Маме Я только в двенадцать лет.

- Точно? – переспросила она, внимательно всматриваясь в глаза.

Зачем она это делала? Разве у неё тогда могли быть сомнения на мой счёт? Разве Я был таким плохим? Неужели Я был для неё лгуном ещё до того как впервые соврал? Мысль об этом меня очень больно ранила, уже потом во взрослом возрасте, через долгие года, за многие километры от нашей квартиры, от той кухни, в которой сидела Мама и в упор, сверлящим взглядом смотрела на меня когда-то.

Горло пересохло, страх миновал дыхание и поднимался выше, к лицу. Сердце стучало как бешенное, ноги немного похолодели. Могу поклясться, что в тот момент, двенадцатилетний мальчик не боялся родительских оплеух, он боялся потерять доверие.

Я резво закивал головой, «Да!». Точка волнения достигла апогеи, страх, не имея больше никакого сопротивления с моей стороны, излился наружу через пот на лице. Крупные капли стекали с бровей к щекам, а от туда к острому ровному подбородку.

- Ну, ладно, иди. Нужно будет ещё в комнате поискать, может я там оставляла.

Осознав услышанное, Я одним мгновением рванул к себе в комнату. Поток воздуха, обеспокоенный моим резким движением, невольно шевельнулся. Ухватив с моего лица и моей одежды крохи едва уловимого запаха, поток разбросал их во все стороны, куда стремился и сам. Крохи запаха жжёного табака долетели и до Мамы. Сначала запах просто показался ей знакомым, сама она никогда не курила, и в семье её не было курящих, но, тем не менее, до боли знакомое обонянию ощущение будоражило воспоминание.

Воспоминание как будто каталось по языку, давая себя ощутить, но не позволяя себя проглотить, чтобы вспомнить окончательно. О, это свербящее чувство слегка забытого «чего-то». Мама ещё раз втянула пришедший к её лицу от движения сына воздух, но было уже поздно, запах развеялся.

Не из-за подозрения, а из-за любопытства, она подозвала меня обратно.

- А, ну ка подожди…

Ушедший за секунду в забытее страх, в мгновение вернулся с новой силой. Мама взяла меня за руку и глубоко втянула запах моей одежды, потом запах моих рук.

- Не поняла.… А, ну ка дыхни. – Проговорила она это, так, как будто читая книгу, дошла до того момента, которого ожидала прочитать, но не как не сейчас, уж точно не на этой страницы. – Ты курил?! – Страницы была прочитана, лист перевёрнут. Её взгляд расширился в испуге, как будто на её глазах умер её ребёнок, её маленький тихий мальчик, и появился кто-то другой.

Я почувствовал, как краснеют мои уши. Взгляд ушёл в пол, ни врать, ни говорить правду воли не было, была воля только слушать, безмолвно, покорно.

- Ты курил… - утвердительно прошептала Мама. – И как давно ты куришь?

Я продолжал молчать. Будь во мне воля сказать хоть что-нибудь, Я бы всё равно молчал, в такие моменты жизни люди не говорят.

- Ну, тогда Я и догадываюсь, куда деньги делись, можешь и не кивать.

В её голосе не было агрессии, была какая-то лёгкая обречённость, бессилие перед случившимся. В роде, в такой бытовой проблеме родителя и ребёнка, вполне достаточно было бы накричать на меня, треснуть ремнём по заднице, наказать, посадить под домашний арест, но никак не принимать случившееся так… близко.

Она поднялась со стула, и как то тяжело подняла руку, видно чтобы «прописать» мне подзатыльник, но сил до коснуться до меня у Мамы не был, её рука безвольно упала вдоль тела. На её лице отобразилась неведомая мне ранее маска пустоты, она не была готова к тому моменту, когда её сын первый раз закурит, украдёт из дома, соврёт матери. Конечно же, она знала, что этот день настанет, он у всех настаёт, и у неё был тот день, когда она впервые попробовала сигарету, стащила у матери из кармана мелочь и соврала ей, но это было позже, намного позже. Мама не знала, что мне сказать, невинному в её глазах, ребёнку. Не было какого-то подготовленного заранее текста. Поэтому в её мыслях была лишь пустота.

- Иди,… иди к себе в комнату, Я не хочу тебя сейчас видеть. – Мама сказала это и отвернулась к окну.

Фраза, как большая иголка проткнула меня через груздь, и как бабочку приколола к своей кровати. Я смотрел в потолок, а слёзы, сами по себе, выливались из пустой головы наружу, двумя тонкими солёными струйками, с лева и справа. Интересно, откуда берутся слёзы в такие моменты ,если в голове пусто?

Не знаю, что делала Мама, наверное, тоже плакала, смотря в окно, тихо, без громких всхлипов и эмоций. Как будто подслушав наш разговор, небо тоже захотелось удариться в грусть, точно так же без шума, только слёзы, только пустота.

Пару тяжёлых капель ударили по стеклу, потом ещё пара, потом с десяток дождинок пробарабанили по карнизу, и после них на улице, как хор шелкочей, защёлкал по пыльной листве летний дождь, без грома, без молний. Укрывшись тенью тяжёлого неба, под барабанную дробь серых облаков, Я уснул. Снов не было, было только холодно и темно, изнутри.