Тихий Океан - Страница 10

«Говна»? Сжав от обиды и ярости зубы покрепче, Я резко замахал головой «нет».

- Значит новенький, наверное. Я тебя, что-то не помню. Тебя как зовут? – Говорила она, как будто уже забыв о том, что пару минут назад, мой толчок стёр ей кожу с обеих коленок.

«Снова это «Как зовут?». Украла мои шарики и спрашивает имя, не наглость ли?» Я как всегда пожал плечами.

- Что? Не знаешь как твоё имя?

«Ну, вот опять». Я снова пожал плечами в ответ.

- Ты немой что ли?

Немного подумав, Я решил, что легче будет соврать, чем объяснить всю ситуацию целиком. Я молча кивнул головой «Да».

- Надо же, как интересно. Как там, - она указала на мой зад, - болит?

Я отрицательно покачал головой и встал, отряхивая испачканные шорты.

- Меня Ликой зовут. Просто Лика! – сразу предупредила она. - Меня постоянно спрашивали «А это как по полному имени?», а я им и говорю «Лика», а они мне «Не правда, нет такого имени, может Анжелика, или Лидия», а я им говорю «Нет «Лика»». У меня так даже в свидетельстве о рождение написано», а они думают, что знают моё имя лучше меня, аж раздражают. Да и вообще, пусть зовут, как хотят, хоть Хвостом Собачьим, лишь бы не доставали.

Я улыбнулся, мне была очень знакома эта мысль, просто слышать её своими ушами никогда не приходилось. Лика тоже улыбнулась в ответ.

- Знаешь, думаю, мы в расчёте, да? Ну, мои коленки, твоя задница.

Она засмеялась.

- Если тебе так нравятся шарики, давай я тебя отведу к той цистерне, там, наверное, ещё много осталось.

Улыбка не сходила с моего лица, когда Я смотрел на неё. Это было лучше, чем видеть сейчас разворованную могилу моих стеклянных друзей. Конечно же, Я не мог так просто смириться с потерей результата многолетнего труда, но и возвращать в душу былое чувство обиды, жадности и гнева, тоже совсем не хотелось.

Улыбаясь, через горькие лужи недавней бури обид, Я покачал головой «Нет».

***

Видно жизнь так устроена что, чтобы приобрести новое сокровище нужно расстаться со старым. Я это усвоил надолго, и когда приходилось это забывать, случаи снова возвращали меня к тому дню, когда Я впервые открыл для себя эту нехитрую истину.

На момент нашей первой встрече Лике было тринадцать. Разница в целых два года вызывала у меня невероятный интерес, а учитывая, что девочки в таком возрасте взрослеют ещё быстрее, то Лика была для меня как целина неизведанных ранее мыслей. Я понимал, что когда-нибудь возможно Я буду говорить, думать и действовать так же как она, ну или похожим образом, а сейчас,… а сейчас Я могу это всё наблюдать.

Чёрт побери! Какие всё-таки дети ужасные. Нет, Я серьёзно. Дети жестокие, не в меру жадные, без грани лживые, невероятно пошлые люди, а у взрослых просто слабая память. В детстве Я не мог перестать удивляться, почему взрослые так сюсюкаются со мной? Не уж-то они в детстве были настоящими невинными ангелами, такими, каким видят сейчас меня? Да не может такого быть! Наверное, они просто боятся вспомнить, что сами в возрасте одиннадцати лет то и дела представляли, как всовывают свой маленький член молодой и вполне симпатичной училке по музыке, что так любила надевать на уроки блузку с таким глубоким декольте, а потом, после занятий за гаражами, обмусоливая по кругу, бычок папиросы, врали одноклассникам, что Верка из 5 «А» при тебе трусы сняла и всё показала, чуть ли не пальцем разрешила залезть, да ещё клялись, что это всё так и было. Глупые трусы! Забывают всё стыдное, чтобы, не дай бог не заметить этого за своими детьми. Конечно, кому же хочется верить в то, что их пресветлое дитя, что только с десяток лет назад отошло от материнской груди, сейчас на такую грудь имеет совсем другие планы. Да и ещё куда страшнее узнать в своём чаде такого же самого себя. Ведь если узнать в этом пошлом, трусливом и при всём ещё и скрытном создание самого себя, то, как же тогда наказывать, как тогда ругать? А ведь родитель должен ругать, должен, иначе из ребёнка не вырастет такой же уважаемый, солидный, работающий за деньги человек - ячейка общества, боящийся до смерти вспомнить, каким он был в детстве на самом деле.

Лекарство от болезни, как и болезнь, рождал один корень,- люди. Люди давали нам первый раз кинуть в кошку камень, затянуться поглубже табачным дымом, посмотреть на обнажённую грудь девушки с картинки старого, заляпанного липкими пятнами эротического журнала, и люди же после несли слова проповеди, разжимающие все кулаки. Свой корень людских учений Я получил достаточно поздно. В отличие от Лики, которая, отвар этого самого корня принимала регулярно с семи лет, всеми возможными путями.

Лика училась в той же школе, в которой учился когда-то и Я. Говорить ей нравилось больше чем слушать и в итоге, её не только не перевели на домашнее обучение, но и возвели на почётное место брахмана-зубрилы. Я думаю, это лишь потому, что ученикам в её классе тоже нравилось больше говорить, всё было бы иначе, если бы им нравилось слушать. Тем не менее, всё было так, как было, и это замечательно.

Что, говоря об ужасах, которые хоронят дети, под одеялами своих постелей, о Лике ничего подобного сказать не могу. Почему? Нет, не потому что Лика была прилежной девочкой и думал только о Пушкине и Маяковском, и только мыслями благодарного ученика, у Лики были очень строгие родители. Занимая какие-то высокие посты на заводе стекловолокна, имея единственную дочь,- красавицу, умницу, отличницу, они не могли ей позволить быть такими, какими были в детстве сами. Это и понятно, ибо сами в детстве они были невыносимыми садистами, жадность и трусость из которых могла выбить только Партия. Годами прилежного учения Лика заручилась неограниченным доверием своих предков, потерять которое, было бы сравни спуску всей набранной по капле воды, из гигантской бочке водохранилища, для человека, запертого на дне и желающего доплыть до края, подтянутся на исхудавших руках и выбраться, наконец, наружу, из душного, замкнутого пространства. Так что давать повод для слухов, как вы понимаете, было, смерти подобно. Но такому человека как она невозможно быть одной. Нет, не в коем случае, а то могут пойти слухи. Поэтому у Лики были друзья. Их было много, но у всех у них были очень длинные языки. Длиной языки были, примерно, как от сюда, и до самого завода. А когда случалось что то интересное, их языки, как фаллос осла, увеличивались в десять-двадцать раз, будто возбуждаясь от чей-нибудь боли, или радости. Был бы у меня такой язык, Я, наверное, никогда бы не научился думать. Да и зачем? Когда это сделает кто-то другой, а тебе всего лишь нужно возбудить свой мягкий, слизкий орган – язык, и передавать чужую информацию.